Репринтное издание книги, выпущенной издательством "Московский рабочий" в 1974 году.
Лекция профессора Ивана Вихрова из романа Леонида Леонова «Русский лес» - "Лесная газета", №2-8 2006 г.
“Русский лес” Леонида Леонова: — талантливый трюк, или гениальная случайность?
Конец сороковых выдался на редкость урожайным. Сталин с Маленковым (курировал лесное хозяйство) видно, всерьез решили заняться “зеленым другом”. В мае 1945 г. выходит постановление СНК СССР “О мероприятиях по восстановлению лесного хозяйства в Крымской АССР”, затем — “О мерах по охране лесов от пожаров”. Через год — утверждается Положение о государственной лесной охране. 4 апреля 1947 г. создается союзно-республиканский Минлесхоз. Пользователи (правда не все) передают ему свои леса. Затем подписывается еще одно — “Об упорядочении пользования колхозными лесами и улучшении ведения хозяйства в них”. Подписывается Положение о колхозных лесах. Ну и, конечно, Сталинский план преобразования природы, спущенный на головы лесоводов в октябре 1949 года.
Классики российского лесоведения, Морозов, например, скептически относились к широкомасштабным посадкам леса. Однако последний классик марксизма-ленинизма был иного мнения. Без предварительных изысканий, без почвенных анализов, да еще квадратно-гнездовым способом “народного” академика Лысенко начались массовые посадки лесополос. Не хватало знающих специалистов, в обрез саженцев и питомников. Но партия сказала “надо”. И поэтому все, от лесника до министра, как те зэки в Гулаге, пороли “туфту”. Заместитель министра Госконтроля СССР А. Павельев доносил Маленкову: “Министерство (лесного хозяйства — В.Б.) имеет один план работы по созданию в 1950 году полосы Белгород — река Дон и соответственно отчитывается перед Советом Министров СССР и ЦК ВКП(б) о выполнении плана, а на местах действует другой план” (ГАРФ, ф.8300, оп.33, д.1713, л.277).
План посадок 1949 года удалось выполнить лишь на 15 процентов. Причем выживало около 4 процентов саженцев. Дальше — хуже. Шел настоящий перевод лесопосадочного материала. Спас Сталин. Он умер. С ним закрыли и “план преобразования природы”. А в апреле 1953 г. приказали правительственным постановлением прекратить растить лесополосы, готовить посадочный материал (ЦГАВО Украины ф.2, оп.8, д.7743 стр. 149-150).
Это было время, когда лесников окончательно превратили в ярых врагов охраны природы. Характерный пример — разгром заповедников. До августа 1951 года в СССР этих природных резервов насчитывалось довольно много — 128 на 12,6 млн. га. Под их не совсем надежной защитой спасались от топора многие лучшие лесные участки. С чем, естественно, не могло смириться Министерство лесного хозяйства СССР.
В начале июля 1950 года лесной министр Бовин внес в правительство СССР предложение “пересмотреть режим заповедности” (ГАРФ, ф.8300, оп.24, д.1704, лл.18-19).
Вновь испеченный министр Госконтроля СССР, бериевский опричник Меркулов, с подачи Маленкова, подготовил проект уничтожения заповедников. 29 августа 1951 г. его подписал Сталин. Закрыли 88 (!) заповедников, часть оставшихся обкорнали. В погибших лесных заповедниках срочно создали 15 мощных лесхозов, 60 лесничеств. Под шумок начали рубку даже в научных лесных базах — например, Велико-Анадольской, саженной еще фон Граффом.
В комиссию по разгрому заповедников входил и Хрущев. Через десять лет он повторил “подвиг”, закрыв еще 16 заповедников.
— “Какая еще охрана природы, если социализм, его плановая экономика сами по себе обеспечивают что ни на есть рациональное использование природных ресурсов”, — вопрошали в начале 50-х активистов Всероссийского общества охраны природы в Совмине России, намереваясь прихлопнуть ВООП.
— “Природа обязательно должна быть преобразована человеком, чтобы гарантировать свою пользу” — поучали в Госплане.
Будем откровенны: не всегда лесники по своей воле становились злейшими врагами лесов. Их ломала партийно-полицейская система. Академик Р.Кавецкий писал в конце 50-х годов в Совет Министров Украины: “...во многих случаях местные советские и партийные органы не только не борются с уничтожением лесов, а, наоборот, сами заставляют органы лесного хозяйства встать на этот путь” (ЦГАВО Украины, ф.2, оп.9, д.3564, л.96).
Вот, например, зам. секретаря по промышленности Ровенского обкома партии товарищ Харченко самовольно повелел Степанскому райисполкому заготовить лес в Городецком лесничестве. Без всяких там лесных законов. И срубили елки на 15 гектарах. А когда стали разбираться, он, естественно, вышел “сухим из воды” (ЦГАВО Украины, ф.2, оп.7, д.8732, л.1-2). Да что там какой-то Харченко. Лесной закон нарушали самые высокие партийные и государственные “бонзы”. В конце 40-х — начале 50-х гг. лесной промышленностью по-прежнему ведал зампред Совмина СССР Берия. На подхвате у него был Косыгин. “Железная” хватка обоих хорошо известна. В бывшем архиве ЦК Компартии УССР (как, наверное, и компартий других бывших союзных республик) имеется немало правительственных телеграмм, подписанных Берией: — “больше валить леса, еще больше!”. Лесные ведомства Украины находились под самым жестким контролем высших чиновников Москвы и Киева. Обкомы партии еженедельно отчитывались перед ЦК о темпах рубки леса. За “недостаточную” заготовку древесины со свистом летели головы честных партийных, советских и лесных руководителей. С конца 40-х по середину 50-х гг. только украинское ЦК и Совмин каждый год разражались десятком грозных, обязывающих постановлений о новых внеплановых рубках за счет расчетных лесосек следующих годов, об усилении лесозаготовок. Не меньше их шло и из Москвы. Например, постановление Совмина СССР от 1 ноября 1948 г № 4095, разрешившее, в виде исключения, рубку незаподсоченых сосновых лесов (ЦГАВО Украины, ф.2, оп.7, д.6360, л.78).
Другой пример — совместное постановление ЦК и Совмина СССР № 192, подписанное Булганиным и Хрущевым 7 февраля 1955 года “Об увеличении рубки леса в центральных, южных и западных районах и улучшении ведения лесного хозяйства СССР”. Один из тех скрываемых документов, что узаконивал беспорядки в лесном деле. Разрешались рубки главного пользования не только в лесах второй, но и первой групп — “в лесах запретных и защитных полос вдоль рек и озер, шоссейных и железных дорог” — в 1955 г. свалить нужно было охраняемого леса 4290 тысяч “кубиков”. http://kiparis.net.ua/kuhni Эх, чтобы сказал по этому поводу великий Докучаев! И это еще не все. Хрущев и Булганин разрешили в 1955 г. сверх нормы рубить 30 процентов лесосеки будущего года, на Украине — полторы лесосеки, не защитывать в лесосечный фонд сверхнормативные остатки невывезенной древесины (во где жилье бездельникам!), “в необходимых случаях допускать рубку приспевающих насаждений”. Но кто определял такую “необходимость”? Рубка леса для заготовок в лесах первой и второй групп разрешалась аж по 1960 год.
Причем в водозащитных лесах и вдоль дорог указывалось вырубать 18229 тысяч кубометров. Ну, а чтобы лесники чувствовали себя уверенней, выполняя безумные указания партии и правительства, пункт 18(б) обязывал республиканские ЦК и обкомы партии “включить в номенклатуру основных работников лесного хозяйства — лесничих, старших лесничих и директоров лесхозов, не допускать перемещения и снятия их с работы без основательных причин” (Госархив Киевской обл., ф.880, оп.11, д.539, лл.48-65).
Естественно, на должности лесных начальников подбирались соответствующие кадры, ради благосклонности сверху не жалеющие и матери родной...
Или, скажем, Совмин СССР разрешил “в виде исключения” валить лес в зеленом кольце Киева сплошными рубками. 180 тысяч “кубиков” тогда сняли (ЦГАВО Украины, ф.2, оп.7, д.6662, л.217).
Если министр лесного хозяйства СССР Бовин вошел в историю как “герострат заповедного дела”, то министр лесной промышленности СССР Орлов (ставленник Берии) — стал инициатором Байкальского ЦБК и отравления славного моря.
На Украине злобствовал министр лесной промышленности — начальник лесопромышленного отдела Госплана УССР Вотчицев. Взор свой обратив на Карпаты. С 1947 по 1957 гг. там вырубили лес на 25 процентов. Лысые уже горы не задерживали снег: в середине 50-х произошло небывалое наводнение. Горные речки сносили мосты, разбрасывали железные дороги, сметали поселки. В 1957 г., опять же впервые, в Карпатах случился небывалый ветровал. Изломано более 5 млн. кубических метров леса. Тем не менее, в 50-х годах лесозаготовки, по приказу Вотчицева и Орлова велись в Карпатах в счет 1974 года (ЦГАВО Украины, ф.2, оп.9, д.3564, лл.90-96).
Но спускать с горы лес было нелегко. Только в 1956 году за несвоевременный вывоз лесозаготовители заплатили 5,5 млн. рублей штрафа. В 1953 г. по этой же причине на дрова в Карпатах перевели 160 тысяч кубиков строевого леса.
Что мало волновало Вотчицева. Он больше беспокоился о постройке в срок 27 дач для себя и таких же как он проходимцев — министров и заместителей министров СССР и УССР. Домики сооружались в курортном местечке под Киевом — Конче-Заспе, на 1,5 млн. рублей, естественно, за счет его министерства (ЦГАВО Украины, ф.2, оп.9, д.3050, лл.148-152).
Лихое то было времечко! В лесах СССР своевольничало почти сто (!) ведомств. Особенно — военные, получившие по секретному сталинскому постановлению от 19 апреля 1948 года № 1264-47с леса в свое пользование с целью “организации в закрепленных лесах образцового ведения лесного хозяйства” (ЦГАВО Украины, ф.2, оп.9, д.1820, л.2). Ох и поохотились, попродавали лес налево, погуляли там! От военных не отставали “генералы от колхозов и совхозов”. В Кабардино-Балкарии, к примеру, за малейшую критику пользования колхозными лесами сразу били в зубы. Физически.
Слабость охраны лесов особенно проявилась в неумелой борьбе с пожарами. На Сахалине леса горели несколько лет подряд — 1950-1951 годы. Погибло много людей, вопрос слушался на Совмине СССР, документы попали и на стол Сталину (хранящиеся в его “особой папке”). Были привлечены к борьбе со стихией войска, но до конца пожар так и не осилили.
Но все же настало время, когда не отказываясь от грабительской стратегии, приходилось менять тактику.
Критик советской лесной практики не мог появиться среди советских лесоводов, срубленных под один аршин. Он пришел из среды другой, допускавшей некоторое отличие друг от друга — писательской. И время выбрал необыкновенно удачное — 1950 год, самый апогей выполнения лесоводческой части Сталинского плана преобразования природы.
Хотя проба пера пришлась еще на декабрь 1947 г., когда Леонов опубликовал в “Известиях” нашумевшую статью “В защиту Друга” (после чего в Грузии образовалось общество “Друг леса”, а в Москве — Всероссийское общество содействия строительству и охране зеленых насаждений). Кстати, еще раньше, в 30-х, он признался в любви к лесу в своей “Соти”. За что получил нагоняй от Мариэтты Шагинян, мол, решает молодой писатель вопрос о цивилизации и природе “реакционно”, то-есть, в пользу природы (М. Шагинян, Литература и план, М., 1934, стр. 106).
Много взял Леонов и из дискуссии, организованной в 1946 — 1950 гг. профессором Н.П. Анучиным и Е.И. Лопуховым. Они требовали восстановления кафедр лесоводства в лесных вузах, пытались реабилитировать принцип постоянства пользования лесом. Естественно, смельчаков тут же стали смешивать с грязью — “попытки пропагандирования у нас организационных устоев частно-владельческого лесного хозяйства”, “запоздалый рецидив наступления на марксистско-ленинскую теорию лесной экономики”. Особенно негодовал лесовод П.В. Васильев. Тот самый, что в своей книге “Сокровища советских лесов” (1949) заявил, что никакой опасности истребления лесов в малолесых районах СССР вообще не существует (!).
Сам П.В. Васильев был доктором экономических наук, и за “расширенное” лесосводство ратовал еще с середины 30-х годов. В конце сороковых годов он работал у академика В.Н. Сукачева в Институте леса АН СССР заместителем директора. Еще в 1946г. Васильев обрушился на Анучина в лесохозяйственной прессе. Тот отбивался в журнале “Лес”, пока его не прикрыли чуть-ли не после письма Васильева в ЦК ВКП(б). В 1949 г. непокорного ученого за “ошибки” в лесной теории на партсобрании Московского лесотехнического института было не выгнали из партии. Однако Анучин, найдя поддержку у заместителя министра лесной промышленности СССР Е.И. Лопухова не только не сдается, но еще и критикует Васильева. Разъяренный экономист в декабре 1949 г. шлет донос Маленкову: “Я считаю, что в настоящее время совершенно необходимо, чтобы защищаемые Н.П. Анучиным и Е.И. Лопуховым взгляды были рассмотрены и соответствующим образом оценены в Центральном Комитете нашей партии, с опубликованием выводов в нашей партийной печати” (РЦХИДНИ, ф.17, оп.138, д.218, л.14). Маленков написал три резолюции: “т. Берия Л.П. Прошу ознакомиться, “Обсудить на бюро по сельскому хозяйству и заготовкам”, и “т. Козлову.Надо разобраться в этом деле” (там же, лл.41-47).
И разобрались. 27 октября 1950 г. коллегия Минлесхоза СССР по докладной записке профессора Васильева в ЦК ВКП(б) “О некоторых антибольшевистских теориях и делах в области лесного хозяйства” заклеймила “отступщиков” — “статьи тт. Анучина и Лопухова вносят путаницу в понимание принципа постоянства пользования и свидетельствуют о неправильной по данному вопросу позиции авторов названных статей (...). Термин “постоянство и равномерность пользования лесом” и содержание этого принципа наносят вред и засоряют советскую лесную терминологию и поэтому должны быть изъяты из практического употребления” (там же). Хорошо, что еще тов. Берия, “ознакомившись” с доносом Васильева, не сделал своих выводов. Видно руки не дошли...
Собственно говоря — Васильев и ему подобные и не были учеными-лесоводами вовсе. Ну разве можно назвать лесоводом ректора ВЛТИ В. Рубцова с командой, давшего в 1957 г. “научное” заключение на рубки в Воронежском заповеднике?
Лесоводческой наукой, как таковой, в то время в СССР и не пахло. Плодились лишь лесосводы, обслуживающие социалистическую практику как где больше урвать от леса.
Типа лысенковца К. Авотина-Павлова, “наблюдавшего” порождение ели сосной, или армянского академика С. Карапетяна, в самый шабаш лысенковщины вдруг “узревшего” превращение граба в лещину. Или профессора Московской сельхозакадемии им. Тимирязева В.Г. Нестерова. В 1936 г. он писал о теории Морозова, мол, тот “не имеет ничего общего с интересами пролетариата и коммунистической партии”. А в 1949 г. и 1951 г. — что Морозов дал “глубокое материалистическое и диалектическое понятие леса”, да и вообще он “для нас дорог и незабываем” (Крокодил, 1959, № 11, стр. 9).
На многое раскрыл Леонову глаза 70-летний профессор Ленинградской лесотехнической академии Михаил Елевферьевич Ткаченко, не раз битый за приверженность Морозову и Орлову (бедный ученый, он так и не дождался выхода “Русского леса” — умер в декабре 1950). С Орлова писал Леонов старого лесовода Тулякова, а с Ткаченко и молодого профессора Анучина — Вихрова. С того самого Н.П. Анучина, который уже при Брежневе, будучи академиком ВАСХНИЛ и возглавляя экспертную комиссию по расчетным лесосекам Госплана СССР, отдал под топор немало доброго леса. А вот под видом догматика профессора Тараканцева вывел академика В.Н. Сукачева. Что было явным перебором.
Известный в 30-х лесной демагог — “разоблачитель” Алексейчик в романе назван Андрейчиком. А вот Грацианского пришлось лепить в духе “социалистического реализма”. Вышел он из “глины” буржуазно-интеллигентской среды, да еще оказался связанным с некой дамой Эммой-шпионкой. Вихров же, естественно, происхождения рабоче-крестьянского, и всю дорогу прикрывала его партия в лице коммуниста Крайнова. Хотя, на самом деле, именно партия, руками Шариковых в лесной науке — всяких там Алексейчиков-Андрейчиков, Васильевых и душила лучших советских лесоводов.
Леонов все виртуозно поставил с ног на голову. Настоящий “подголосок помещичье-юнкерской теории” Морозова и Орлова профессор Вихров оказался в романе “прогрессивным советским лесоводом”, а профессор Грацианский, в жизни ярый большевик и великолепный исполнитель велений партии в лесном хозяйстве, — “ренегатом из дореволюционного прошлого”.
Сам ли так все талантливо задумал писатель, или все так легло на бумагу по гениальной счастливой случайности, но роман получился великолепной советской утопией. Ведь если профессор Вихров — передовой советский ученый, да еще поддерживается партийным чиновником Крайновым, то значит его теория также должна быть передовой. И не смекнули цензоры и идеологические надсмотрщики из аппарата ЦК ВКП(б), что под видом “передовой лесной теории Вихрова” Леонов протащил на самом-то деле критикуемые нещадно в жизни партией и лесными ведомствами (вспомним хотя бы постановление коллегии Минлесхоза СССР от 27.10.1950) “буржуазные” идеи Морозова и Орлова.
Присыпило бдительность идеологов еще и то, что в романе содержался всем необходимый в то время набор штампов — издевка над старой интеллигенцией, критика менделизма, заклинания о будущем коммунистическом рае. Сыграл шутку и сам бюрократический механизм ЦК ВКП(б). Ведь роман (в отличие от писем Васильева) оценивался не в сельхозотделе ЦК, где б сразу заметили подмену официальной оценки лесных теорий, а в агитпропе ЦК, где несведущие в лесном деле клерки анализировали произведение совсем по другим критериям. А с точки зрения “социалистического реализма” и “партийности в литературе” у романа не было изъянов (хотя справедливости ради отметим, написан он с художественной точки слабовато, рыхловат и читался тяжело). Еще добавим социальный заказ — как-никак осуществлялся Сталинский план преобразования природы, вот цэковцы и дали команду центральной прессе роман хвалить.
Но для советских “лесосводов” типа Васильева это была настоящая бомба. Роман появился в последних номерах журнала “Знамя” за 1953 г. А 16 января 1954 года произведение обсуждалось в Институте леса АН СССР.
— Образ профессора Вихрова не типичен для передовых деятелей нашего лесного хозяйства (...). В этой части романа, где речь идет о лесе, советского народа нет (...). Нужно ли доказывать, что в таком виде роман “Русский лес” наносит большой ущерб делу воспитания молодых лесных кадров?” — вопрошал профессор П.В. Васильев (Вопросы советской литературы, М-Л., 1957, т.6, стр.350-351).
Собрание в Ленинградской лесотехнической академии вынесло вердикт: “Автор ... не сумел дать в своем романе подлинной тематики леса в действенной форме, и роман не имеет права называться “Русский лес”. Без коренной переработки роман не должен и переиздаваться отдельной книгой” (там же, стр. 363). Примерно это же звучало и на обсуждении романа в Союзе писателей. Позже Леонов вспоминал, как один из разъяренных руководителей лесной промышленности тогда грохнул кулаком о стол: “Леонов мешает нам рубить лес. Так вот — все вырубим!” (Известия, 17.12.87).
В августе 1954 г. в ЦК КПСС пришло письмо от лесоводов профессоров П. Васильева, В. Тимофеева, географа члена-корреспондента АН СССР Н. Баранского и академика В. Сухачева (что конечно не красит этого передового ученого) с требованием заставить Л. Леонова переделать “Русский лес”, изъяв “буржуазные теории” постоянства леса.
— “Возрождение этого “принципа” в нашей литературе, тем более в художественной, может внести лишь ненужную вредную путаницу среди всех тех, кто знаком с утвердившимися у нас основами организации лесного хозяйства или изучает их”, — писали авторы. На что работники отдела науки и культуры ЦК КПСС сделали заключение: “Критику романа “Русский лес” со стороны указанных ученых нельзя признать объективной. Они односторонне подходят к этому роману и игнорируют его особенности как художественного произведения, где читателя в первую очередь интересует судьба героев, правдивое изображение их характеров, реальный показ событий. Полагаем нецелесообразным принимать какие-либо меры по данному письму” (ЦХСД, ф.5, оп.17, д.486, лл.124-130).
А после присуждения Госпремии Л. Леонову, “Русский лес” для критики советских лесосводов стал просто недосягаем. Наоборот, прикрываясь им, как идеологическим щитом, бросились в наступление те, кто хотел спасти русский лес от топора. А ЦК КПСС, сам попав в “писательный капкан”, уже не мог открыто защищать лесосводов.
Издание романа в 1953 г. казалось многим прямо “помощью с неба”. В тот самый трагический для лесного хозяйства страны 1953 год, когда “командой Хрущева-Маленкова” ни с того — ни с сего распущены союзные и республиканские Министерства лесного хозяйства. А лесные главки, как пятое колесо телеги, прилагались к Минсельхозам. Когда стала разваливаться матбаза бесхозных лесхозов, падали планы лесопосадок, прекращался уход за саженцами.
Сельскохозяйственные ведомства лесом не занимались, особенно летом, когда шел сбор урожая. Сократилась подготовка лесных специалистов в вузах, тормозилась лесная наука. Трудно найти в советской истории еще более трагический для охраны лесов период.
Хотя нашлись смелые и принципиальные люди. В архиве ЦК КПСС хранится немало писем с требованиями восстановить самостоятельность лесной отрасли. Постепенно критика выплеснулась и на страницы еще осторожных газет.
Брешь в лесном деле, казавшемся тогда без сучка, без задоринки, была пробита. Госплан СССР стал рассылать строгие письма, где указывал, что если так и дальше будут рубить, то в Костромской области останется спелого леса всего на 15 лет, в Кировской — на 17 (Вопросы советской литературы, т.6, 1957, М-Л, стр.364).
Разведка боем прошла удачно. Критиковать лесоводов оказалось делом “можным и нужным”. И не так политически опасным. Правда ходили по земле и иные писатели, типа И. Зыкова, заявившего в 1956 году в альманахе “Литературная Москва” — “Государственная лесная промышленность не рубит что-ни попало под руку (...). Но не так уж велики грешки. Все они легко поправимы, и совершенно напрасны разговоры о том, что у нас якобы господствует неверная линия в обращении с лесом”. (И. Зыков, Шумят леса, Литературная Москва, 1956, № 2, стр. 654-678).
Но это уже и для 1956 года было перебором. Уж слишком ложь оказалась откровенной и неприкрытой.
Сам же Леонов вконец “распоясался”, от ученых перейдя к критике практиков-лесохозяйственников, критике зажиревшего в абсолютной секретности монстра — Министерства лесной промышленности. Дача писателя в Переделкино превратилась в своеобразный департамент по защите лесов. Туда со всех концов спешили ходоки, почтовый ящик каждый день наполнялся письмами.
А рядом с Леонидом Леоновым уже вставали Владимир Чивилихин, Евгений Пермитин, Олег Волков, Борис Рябинин, Виталий Закруткин, Борис Можаев, ребята из геройского Кедрограда...
В. БОРЕЙКО,
«Плакала Саша как лес вырубали» (Очерки по истории отечественного лесоистребления и лесоохранения)
